«Предновогоднее»

С детства моим самым любимым праздником был и остаётся Новый год. За что я его люблю? Странный вопрос. Может быть, за фонари, которые зажигаются в сумерках, когда несёшь домой только что купленную ёлку. А может, за снег, скрипящий под ногами и падающий на лицо большими мягкими хлопьями — настоящий новогодний снег. За лица прохожих — то озабоченные, то загадочные, — в зависимости от того, найден ли нужный подарок для маленького сына или дочки. За тёмную комнату, в которой проблёскивает алюминиевым дождём что-то большое и душистое, а потом вдруг вспыхнет разноцветными огоньками и окажется чудесной ёлкой, увешанной хрупкими серебристыми шарами. За Деда Мороза и Снегурочку, за Снежный городок на площади, за школьные каникулы, да мало ли за что ещё, всего не перечислишь.

Но самое главное, за ощущение Чуда, за краткий миг Волшебства, когда, зажмурившись на одно мгновенье, тут же перенесёшься в Будущее. За головокружительный шаг во Времени, когда сквозь тебя протекают последние капли уходящего года, когда зависаешь над пропастью Нигде и Никогда, но тут же выныриваешь в новом мире, повзрослевшем на целый год. А впереди 2000 год! Шаг в новое тысячелетие. С трудом верится, что выпал этот переход именно на мой век.

С другой стороны, наверное, нет во всём этом ничего особенного. В современном мире годы принято считать от Рождества Христова. В целом, людей уже мало волнует, есть ли в этом какой-то смысл. Вот закончится скоро последняя минута старого тысячелетия, и сразу же (без всякой там «пропасти») начнётся первая минута нового тысячелетия. Ведь всё когда-то начинается во времени и когда-то заканчивается. Существуют часовые пояса, сложные астрономические расчёты, високосные года — вещи, разумеется, совершенно условные. Да и различных календарей за время человеческой истории существовало множество. Поэтому, что такое Новый год, как не очередная «придумка» прогресса? Удобная, удачная, привычная, древняя, но только совсем не волшебная.

Конечно, это тоже правильно. Но вот я живу и вижу, как утром встаёт солнце — начинается новый день. За осенью приходит зима — на облетевшие деревья ложится снег. И эти превращения в природе имеют для меня совсем не астрономический смысл. Утром надо вставать и чистить зубы, кипятить чай, собирать сына в детский сад. А когда начинается зима, надо доставать из шкафа шубы, заклеивать окна, покупать коньки. Из таких забот и складываются дни, месяцы, годы. Их течение ощущается не в поворотах Земли относительно Солнца, а во взрослении детей, в изнашивании одежды, в новостройках и новосельях, во всём, чем полнится наша жизнь, меняется, перетекает и навсегда становится прошлым.

Когда я была совсем маленькой девочкой, последовательность времён года не имела для меня никакого смысла. Я просто не могла ещё охватить памятью такие громадные промежутки времени. Было только «сегодня» (сейчас) и «давно» (не сейчас), даже «завтра» очень постепенно проявлялось из общего «не сейчас». Откуда-то «вдруг» наступал Новый год — весёлый праздник с Дедушкой Морозом. Никакой не было в этом необходимости и обязательности. Наверное, Деду Морозу становилось скучно в лесу, и он приходил к нам в город вместе с детскими утренниками, Снегурочкой и Маленькой Ёлочкой. А вообще-то, если бы вслед за таяньем снега сразу наступала бы золотая осень, я бы совсем не удивилась. Сказать, что моя жизнь тогда была беднее, чем сейчас, или что была она менее настоящей, я никак не могу. Это, конечно, неправда.

Иногда я пытаюсь представить себе, как моя бабушка смотрит на наступающий 2000 год. О чём думает, что чувствует, что вспоминает. «Почти целый век за спиной. И ведь не думала, не гадала дожить до 2000 года, а вот он. Толя-то мой чуть-чуть не дождался, 52 года вместе прожили, как теперь мне одной? Зачем? Разве посмотреть на новый век одним глазком, а потом рассказать ему. Где-то мы теперь встретимся, как? Помоги, Господи! Научи!» И взбудораженная память снова затмевает бесцветные картины настоящего, преподносит другие картины — давнишние, яркие, живые. «Вот наша старая квартира в центре, и видно из окна, как Андрюша возвращается из школы. (А ведь у него уже своих внучат двое, уж я-то теперь прабабушка). Ох, что-то давно не писал. Какое время было золотое, когда приезжали они всей семьёй к нам с дедой на дачу. А девчонки-то, внученьки мои дорогие, ещё совсем крошки были. Дед-то Маринку на остановку на шее возил. Посадит и побежит вперёд. До чего же быстро ходил, я ведь за ним едва поспевала, а то и вовсе возвращался за мной по нескольку раз... Толя мой, Толя, как же я теперь без тебя!..» И вот уже не видит взгляд фантастических «наворотов» компьютерной графики работающего в комнате телевизора, а слух ловит с жадностью звуки любимого голоса, произносящего новогодний тост. И не замечает бабушка наступившей вдруг за столом тишины, и не слышит понимающего вздоха младшего сына, который и сам уже четыре года как стал дедом. Она вся там — полвека назад, в наступающем 1948 — где жизнь, и любовь, и кончилась война, и скоро должен родиться первый ребёнок. «Наверное, всё-таки мальчик».

Я и сама начинаю по-другому смотреть на этот праздник. Перебираю в памяти главные события прошедших лет, сравниваю со своим сегодняшним состоянием, делаю выводы... Новый год! Действительно ли он новый? Несёт ли в себе какое-нибудь изменение, кроме своей текучей новизны — новизны не бывалого раньше мгновения? Зачем дано нам так наглядно чувствовать этот рубеж, если каждый остаётся таким, как был, если мир меняется лишь во временном измерении? Впереди новое тысячелетие. Неужели тоже фикция? Не может быть. Начинается новая эра, её приход чувствует каждый. Что же теперь делать? Какими нам нужно стать? Как изменить себя? Вот настоящие «новогодние» вопросы, обострённые 2000 датой до общечеловеческих масштабов.

2

На любой глобальный вопрос человек пытается найти свой частный и конкретный ответ. Это ответ о смысле своей жизни. Самый естественный и одновременно самый невозможный. Естественный — потому что каждый изначально знает (или хотя бы надеется), что у жизни смысл есть. Даже поставленный в обострённой форме французскими экзистенциалистами (Стоит ли жизнь того, чтобы быть прожитой?), этот вопрос всегда находил утвердительный ответ. Невозможный — потому что окончательный ответ о смысле жизни, наверное, в принципе не может быть дан.

Иногда, глядя на красивый закат, слушая пенье птиц, вдыхая аромат цветов, мы говорим: «Хорошо-то как!», и пусть даже не высказанная вслух рядом всегда проносится мысль: «Хорошо, что я есть, что я родился, что я живу»... Иногда (но уже значительно реже), когда нам выпадет счастье сделать что-нибудь по-настоящему доброе, искреннее, нужное, в глубине сознания рождается мысль: «Я живу не зря». И лишь в самые исключительные моменты, очень редко (а может, и никогда) нам удаётся почувствовать, в чём же заключается это «хорошо», и что конкретно значит это «не зря». В такие минуты мы видим Смысл, какой он есть. Видим его всегда по-новому, всегда впервые, поэтому когда Смысл открывает нам себя, вдруг оказывается, что им невозможно поделиться. Нет слов, чтоб его описать, нет красок, чтоб его нарисовать, нет звуков, чтоб его сыграть, и даже поступков, чтоб его проявить. И, тем не менее, отныне мы ощущаем его в каждом слове, в каждом звуке, в каждом поступке, потому что на то он и Смысл, чтобы делать жизнь осмысленной, т.е. наполнять её собой.

Многие женщины, например, говорят: «Смысл моей жизни — дети». А как же Бог, друзья, работа? А как же своё человеческое Я и вечные поиски смысла жизни? Ведь тогда на всё это не остаётся места. Мне навсегда запомнился момент из «Очарованной души» Ромена Роллана, когда сын случайно читает брошенные в корзину для бумаг стихи — стихи свой матери. В этот час, проведённый над измятыми листами, он вдруг понимает, что, помимо его воспитания, у матери есть своя жизнь — красивая, богатая, страстная, ищущая. Её авторитет возрастает в глазах сына тысячекратно. Именно потому, что жизнь матери полна «другим» смыслом, он ощущает её право учить, вести за собой, направлять, пока сам он ещё не в состоянии так глубоко и неотвратимо чувствовать веления жизни. И это очень правильно. Ведь, заслоняя весь горизонт своей жизни одним-единственным смыслом, пусть даже этот смысл — любимый ребёнок, мы не даём прорастать в нас новым смыслам. Но самое главное, что смысл, который не переосмысливается новыми смыслами, становится бессмыслицей.

Судите сами, каким новым, ярким и неисчерпаемым значением наполнено первое свидание. А ведь по сути дела, один из привычных и вполне «бессмысленных» прохожих на улице наделяется предикатом «самого желанного человека на свете». Через год от этого ощущения может не остаться и следа. Даже родившийся ребёнок (как некий новый смысл) может стать в этой ситуации разрушительной силой, если он не «преломляет» как новая грань, новая возможность, новый всеосмысляющий свет возникшую когда-то любовь, если является лишь ещё одним единичным смыслом, раздутым до размеров вселенной и убивающим всё, что было раньше дорого.

И так во всех мелочах. Например, когда мы первый раз в жизни чистим зубы, эта процедура несёт в себе колоссальный заряд смысла: «Я стала взрослой, мне купили щётку как у папы и у мамы, я вырасту здоровой и сильной, буду сама чистить зубы каждый день, даже если паста будет щипаться, никогда не буду забывать». Чтобы сделать этот процесс осмысленным сейчас, надо немало постараться. Для начала хотя бы просто вспомнить, что когда-то это было в первый раз, а затем, если удастся, как это было. Что изменилось во мне с тех пор, стала я лучше или хуже, способна ли сейчас на такие же чистые и самоотверженные порывы, почему вдруг мне стало это интересно и так далее в том же духе. Если всё глубже и глубже абстрагироваться от щётки, можно достичь высочайшего уровня саморефлексии, осуществить в самом себе опыт феноменологической редукции, коснуться самого пика философской мысли и, в конце концов, настолько изменить угол своего зрения, что, наверное, сам Смысл явится тебе — сияющий, ослепительный, неповторимый...

Но можно всего этого и не делать, а поставить щётку в стаканчик и пойти на работу, снова всем своим существом погрузившись в привычную повседневную рутину — кладбище бывших смыслов, так и не дождавшихся своего подлинного осмысления. 3 Я незаметно стала говорить о двух «смыслах», хотя и тесно между собою связанных: о смысле и Смысле.

Первый смысл мы творим сами, на это нам даны различные априорные способности — интенциальность, воля, память, воображение, склонность к рефлексии и т.д. Над изучением этих наших свойств очень тщательно трудятся учёные и философы, особенно феноменологи. Иногда этот смысл сродни обыкновенному «здравому смыслу» в его значении «естественного взгляда на мир» [1]. «Этот последний... живёт наивным совершением общего полагания (смысла — Н.П.) [2], и поэтому никогда не может сделаться противосмысленным». Но туда, где нет противосмысленности, легко закрадывается бессмысленность. Поэтому гораздо важнее, чем хранить верность «здравому смыслу», научиться постоянному обновлению создаваемых нами смыслов. Тем более что в большинстве случаев мы пользуемся в своей жизни «чужими» смыслами, принятыми как данность и не прошедшими контроля творческой саморефлексии.

Второй Смысл — результат Божественного творчества. Он открывается как подарок за труд ли, за долготерпение ли — не нам решать. Его может не оказаться там, где мы его ищем. Или он явится «вдруг», совершенно не подготовив нашу «слабую психику» к своему приходу. Но самое удивительное, что чем глубже вдумываешься в феномен рождения Божественного Смысла, тем больше понимаешь, что его граница с нашими «доморощенными» смыслами лишь условная. Направляясь навстречу друг другу, эти смыслы однажды встречаются. И тогда мысль открывает для себя Трансцендентное, а Истина находит для себя окно в мир.

Смысл имеет своим «корнем» мысль — и наоборот. Из мысли прорастает смысл, который вновь обращается в мысль, чтобы совершить своё переосмысление. Этот круг только кажется замкнутым. На самом же деле он несёт постоянное приращение, приращение нового смысла, а значит, и мир, получивший своё переосмысление, становится действительно другим миром.

Ничего удивительного. Можно всю жизнь прожить в одном-единственном мире, который так и останется «чужим». Это будет мир бессмысленного нагромождения случайных событий и совершаемых наугад поступков. Можно сделать этот единственный мир «своим», наделив его удобными для существования предикатами и со временем обратив эти предикаты в привычку. Такая жизнь хороша до поры до времени. Вряд ли она сможет вынести сколько-нибудь серьёзное потрясение, не потеряв своего «видимого» смысла. И, наконец, можно всю жизнь путешествовать по нескончаемым мирам смыслов и полусмыслов, бесстрашно блуждать по лабиринтам бессмыслиц и противосмысленностей, чтобы однажды обнаружить себя на Родном Берегу, вечном и незыблемом, как Божественное Слово.

4

Декабрь 1999 года. Наконец-то много снега. Кругом сугробы, заносы на дорогах и тротуарах. С коляской не пройти — детей надо срочно пересаживать на санки. А снег всё идёт, ни о чём не заботясь, не уважая труд дворников, не думая о проблемах, которые он нам создаёт. На то он и Снег. Идёт просто так, для души, как и всё, что задумано мудрой природой. Он наполняет нас радостью и, наверное, тоже ждёт новогоднюю ночь.

А я всё думаю, что же такое 2000 год? Ведь по календарю новый век начнётся только 1 января 2001. Но цифры-то сменятся. Последний год — это три девятки, а первый год действительно должен быть первым, а как же быть с нулями, куда их отнести? Значит, 2000 год — нулевой? Ни здесь и ни там. Нигде. Если остались дела в прошлом тысячелетии, можно их завершить. Если торопишься в новое тысячелетие, начинай всё заново. Считай как хочешь. Наступает нулевой год! Целый год на осмысление всего бессмысленного. Целый год для нового понимания себя. Да здравствует нулевой 2000 год!

Я люблю Новый год. Люблю его той же любовью, как и в детстве, и ещё другой — сегодняшней, взрослой, осмысленной. Когда Куранты будут бить приход Нового тысячелетия, я, как всегда, загадаю желание. Конечно, оно сбудется, потому что уж слишком серьёзная нынче дата. А потом мы все поживём в будущем, прямо в XXI веке. Познакомимся с Алисой Селезнёвой, покатаемся на флайерах и научимся пользоваться кабинами нуль-транспортировки. Ужасно это всё интересно! С Новым годом!

Примечания

1. Гуссерль Э. Идеи к чистой феноменологии и феноменологической фи-лософии, М.: Лабиринт, 1994, с.31.

2. Там же.