Либеральные ценности и опыт революции

Либеральные ценности и опыт революции

Важнейшим этапом формирования либерализма была Великая французская революция, в частности, один из её главных политических документов — Декларация прав человека и гражданина 1789 года. Именно она постулировала основные права личности, на которые государство не только не имеет права покушаться, но и обязано их защищать; если же этого не происходит, то личность имеет возможность легитимно сопротивляться подобному угнетению.

Важнейшим этапом формирования либерализма была Великая французская революция, в частности, один из её главных политических документов — Декларация прав человека и гражданина 1789 года. Именно она постулировала основные права личности(1)., на которые государство не только не имеет права покушаться, но и обязано их защищать; если же этого не происходит, то личность имеет возможность легитимно сопротивляться подобному угнетению.

Эта первая Декларация прав базировалась, по большей части, на основе учения просветителей, то есть, в сущности, на теории, а не на реальном опыте. И первый вопрос, который возникает при анализе этого документа, — чем он был для законодателей революционной эпохи?

Как правило, отечественные авторы, касаясь этой проблемы, либо рассматривают её в чисто идеологическом ключе, говоря, что Декларация"явилась одновременно и итоговым, и программным документом, фиксировала уже достигнутые результаты, [...] намечала ориентиры для дальнейшей борьбы"(2)., либо и вовсе ограничиваются лишь лаконичной и во многом бездоказательной оценкой, подчёркивая, что "Декларация прав была творением буржуазной мысли и носила на себе печать буржуазной ограниченности"(3)..

Что касается западных историков социалистического и марксистского направления, то, например, Альбер Матьез считал, что "Декларация была одновременно и определённым осуждением прежних злоупотреблений, и философским катехизисом нового порядка«(4).. То же выражение — «катехизис нового порядка» — употребляет и Альбер Собуль(5).. Одновременно начинает звучать и иной мотив. После принятия Декларации 1789 года, отмечает М.Пертюэ, «право окончательно интегрировалось во власть». И добавляет: "Замысел любой декларации — наилучшим образом обосновать политические обязательства«(6)..

Иными словами, одновременная направленность Декларации 1789 года и в прошлое, и в будущее споров не вызывает. Несколько удивляет при этом, что почти никто не касается проблемы сопряжения текстов Деклараций и Конституций, начало которому будет положено уже в 1791 году. Но к этой теме мы ещё вернёмся.

Итак, новое право начало пронизывать собой власть. Но в 1789 году это было не просто право, а естественное право. Разумеется, сам этот тезис не вызывает сомнений, однако в последние десятилетия историки школы Собуля склонны придавать этому особое значение. «Само название „декларация прав человека и гражданина“, — подчёрки вает Флоранс Готье, — во всей своей силе показывает два вида сущест во ва ния: это естественное состояние человечества и состояние граждан­ства. [...] Естественный закон и его политическое выражение в естественном праве утверждают первенство естественного состояния человека по отношению к искусственному, политическому обществу. Колоссальная находка философии естественного права заключается не только в тезисе о том, что хорошее общество возможно, но и в жестком ограничении сферы политики естественным правом. Вот почему первый же акт, оформляющий это общество, провозглашает это естественное право». Кроме того, добавляет она, "что особенно важно, власти взаимоподчинены: законодательная власть, власть высшая, не независима, она подчинена провозглашенным принципам, составляющим естественное право, а власть исполнительная напрямую подчинена законодательной"(7)..

Таким образом, суть Декларации — это провозглашение некой доминанты (в данном случае, естественного права), которой затем будут подчинены законодатели, а, следовательно, и вся политическая жизнь страны. С этой точки зрения, логично, чтобы подобная доминанта оставалась неизменной независимо от политической конъюнктуры.

Изучение работ другой французской исторической школы, которая долгое время именовалась ревизионистской, даёт иную пищу для размышлений. "Речь шла о том, чтобы основать новую власть в недрах старой, — отмечает Марсель Гоше. — Говоря иначе, необходимо было примирить установление легитимности нации с сохранением и уважени ем к легитимности короля«(8)... Следуя этой логике, очевидно, что с исчезновением королевской власти и Декларация неизбежно должна была измениться. Ф. Фюре, признанный глава этой школы, подчёркивает и ещё один аспект. По его мнению, Декларация знаменовала в то же время и решительный разрыв с прошлым, поскольку должна была «осно вать новый общественный договор в рамках естественного права», тогда как Старый Порядок противился самой идее договора. Отсюда, в отли чие от американской Декларации независимости 1776 года, «сопряже ние этих естественных прав с правом позитивным» — "именно закон, исходя щий из суверенной нации, становится верховным гарантом прав«(9)..

Однако нам кажется, что, хотя Декларация 1789 года несомненно повлияла на законодательство первых лет революции, заявленные принципы воспринимались скорее, как цель, к которой необходимо стремиться для достижения гармонии в обществе, как некий «закон природы», который человек не в силах изменить(10)., чем как руководство к непосредственному действию(11).. Этим, с нашей точки зрения, объясняется и то, что Декларация стала преамбулой Конституции 1791 года, которая в немалой степени ей противоречит(12).: законы, по которым должно жить общество, известны и продекларирова ны, но сразу же перейти от «деспотизма», как нередко называли тогда французский Старый порядок, к их исполнению вряд ли возможно. Однако трудно не заметить чётко выраженное движение в этом направлении: хотя Конституция 1791 года и отрицала равенство людей при выборах в органы власти, она, тем не менее, гарантировала всем свободу слова, передвижения, собрания, петиций, защищала права собственников.

К 1793 году, когда Конвент принимает новую Конституцию, ситуация кардинально меняется. И дело даже не только в том, что ушла в прошлое государственная машина Старого порядка, а Франция стала республикой. Смена политической элиты общества позволила идеологии, которая являлась мощной направляющей силой если не для якобинцев в целом, то, по крайней мере, для их руководителей, во многом подчинить себе политические требования момента. Меняется и Декларация прав, которая ныне рассматривается не как идейная антитеза Старому порядку, а как идеологический фундамент нового режима.

При этом либеральная основа Декларации прав 1789 г. не отрицалась, хотя и видоизменялась. Если ранее сохранение естественных прав было целью «каждого политического объединения», то теперь эта задача возлагается на правительство(13). (ст. 1), а сами права всё те же — «свобода, безопасность, собственность» (ст. 2), хотя и в ином порядке. На месте права на сопротивление угнетению в ст. 2 оказывается равенство, однако само это право не исчезает, будучи закреплённым в ст. 33, и даже эволюционирует в право на восстание (ст. 34, 35). Также провозглашается, что «все люди равны от природы и перед законом» (ст. 3).

Поскольку в 1789 году существовала необходимость примирить заявление о том, что «источник любого суверенитета зиждется по существу в Нации» (ст. 3), с сохранением королевской власти, в Конституции были вынуждены записать, что «Нация, которая единственная является источником всех властей, может осуществлять их лишь путём делегирования», поясняя, что именно она делегировала власть королю. В тексте 1793 года понятие «нации» фактически заменяется на понятие «народа-суверена» — «суверенитет зиждется в народе; он един, неделим, неотъемлем и неотчуждаем» (ст. 25). Над избирательной системой более не довлеет имущественный ценз, законы должны выноситься на обсуждение народа, а законодательная, и исполнительная власти становятся в равной мере избираемыми. Иными словами, Конституция 1793 года намного более соответствует Декларации 1789 года, чем Конституция 1791 года.

Однако при всей важности её анализа с точки зрения эволюции французского либерализма, необходимо учитывать, что она так никогда и не была введена в действие, оставшись лишь «декларацией о намерениях». И в 1795 году во Франции принимается последняя революционная Декларация — Декларация прав и обязанностей человека и гражданина, предварявшая Конституцию третьего года республики. К тому времени революция продолжалась уже 6 лет, и революционный опыт стал неотъемлемой частью законодательного процесса. Не случайно в своей знаменитой речи, прозвучавшей перед обсуждением в Конвенте проекта новой Конституции, Буасси д’Англа говорил: "Мы прожили за шесть лет шесть веков. Пусть этот опыт, доставшийся столь дорогой ценой, не будет вами утрачен«(14).. Иными словами, идеи, высказанные в 1795 году, представляются нам тем более интересными, что они являются, с одной стороны, синтезом, а с другой, — переосмыслением идей 1789 года, пропущенных через призму революционного опыта.

Отдавая себе отчёт в том, что строгого канонического определения либеральных идей не существует, очертим тот круг проблем, который нас будет интересовать. В первую очередь, это, безусловно, то понимание прав человека, которое сложилось к 1795 году. Помимо этого, речь пойдёт не только о правах человека «в чистом виде», но и о расстановке акцентов внутри триады человек-общество-государство; эволюции тех либеральных ценностей, которые мы уже видели в предыдущих декларациях.

Начнём с того, что исторические условия к 1795 году претерпели значительные изменения; изменился и сам текст Декларации. Более того, анализ дискуссии вокруг принятия Конституции III года республики(15). показывает, что ряд депутатов ставил под сомнение саму ее необходимость.

Открывая в Конвенте обсуждение новой Декларации прав, Дону, докладчик Комиссии одиннадцати, ответственной за выработку конституционного проекта, счёл необходимым подчеркнуть, что Комиссия "хотела не создавать новую декларацию прав, а убрать из первой [1789 года — Д.Б.] всё, что в ней было роялистского, а из последней [1793 года. — Д.Б.], — анархического, чтобы создать настолько совершенное единство, насколько возможно"(16).. Таким образом, необходимость изменений была продекларирована с самого начала.

Однако прежде, чем обсуждать сам проект, депутат Майль сразу же поставил вопрос: "Какова ваша цель составления декларации прав человека и гражданина? Будет ли эта декларация обязательной или же она будет представлять лишь блистательную череду философских абстракций?"(17).. Это выступление во многом было спровоцировано тезисом Буасси д’Англа о том, что "эта декларация — не закон, [...] она должна быть собранием всех принципов, на которых зиждется социальная организация: это необходимая преамбула всякой свободной и справедливой конституции; это наставление для законодателей«(18).. Иными словами, по мысли создателей Конституции III года, Декларация не должна была быть законом прямого действия, однако она и не теряла своего значения, поскольку ей был обязан руководствоваться всякий член Законодательного корпуса.

Но нужна ли она тогда, спрашивал Майль, если заложенные в ней принципы не являются обязательными для исполнения? По его мнению, поддержанному депутатом Бэйлелем, необходимо определить её «природу, предмет и действие», заложить в нее некое "изначальное правило, основу правления«(19).. А пока этого нет, депутаты предлагали перейти к обсуждению самой конституции. Однако взявший вслед за ними слово депутат Рузе, поставил проблему иным образом: декларация была нужна в 1789 году в качестве антитезы тем основам, на которых покоился Старый Порядок. Не возражая против её теоретических основ, Рузе говорил: «Пусть все наши законы будут основаны на самых лучших принципах, но воздержимся же от того, чтобы придавать характер закона этим самым принципам». Главная задача депутатов, по его мнению, — это выработка законов, но поскольку «мы ещё не до конца излечились от мании преамбул», то пусть какая-нибудь преамбула и будет, лишь бы она не претендовала на обязательное исполнение(20)..

Однако Дону, отвечавший на эти реплики, был уверен, что Конвенту не простят отказ от Декларации прав. Не возражая по существу, он призывал: «Не дадим террористам(21). и недоброжелателям возможности сказать, что мы растоптали Хартию прав человека и гражданина». После этого Конвент перешел к обсуждению текста Декларации.

Что же имели в виду депутаты, говоря, что необходимо определить «природу» и «предмет» декларации? Вернёмся к этому вопросу, рассмотрев, предложения Комиссии одиннадцати.

Первая статья Декларации 1795 года звучала следующим образом: "Целью общества является всеобщее счастье. Правительство учреждается для того, чтобы гарантировать человеку пользование своими правами"(22).. Итак, исчезла ст.1 Декларации 1789 года: "Все люди рождаются и остаются свободными и равными в правах«(23).. А та статья, которая теперь стала первой, изменилась и по сравнению с 1793 годом, когда отмечалось, что «правительство учреждается для того, чтобы гарантировать человеку пользование его естественными и неотъемлемыми правами».

Обратим внимание: «естественные права» в новой Декларации уже не упоминаются. Но споры вызвало даже сохранение понятия «всеобщее счастье», поскольку депутат Буасью потребовал определить, что же это такое. Ответ Ланжюине, члена Комиссии одиннадцати, был весьма характерен: «За две тысячи лет можно насчитать 288 определений счастья; вряд ли мы можем надеяться сегодня дать самое лучшее, так что давайте откажемся от этой статьи». Его предложение поддерживается депутатом Шенье: "Какова цель правительства, чьё существование свидетельствует о наличии цивилизованного общества? Гарантировать права, которые каждый привнёс с собой, входя в общество«(24).. В итоге первая статья приобрела следующий вид: «Правами человека в обществе являются свобода, равенство, безопасность, собственность».

Отметим, что уже тогда Жан Дебри предлагал включить в список этих прав право на труд, которое в XIX в. стало одним из главных требований демократов и социалистов, но его предложение было отклонено. Как сказал Ланжюине, «это не право человека, это, скорее, обязанность общества по отношению к каждому из своих членов». Чего оказалось достаточно, чтобы дискуссия сошла на нет(25)..

В исторической ретроспективе эта небольшая часть дискуссии оказывается принципиально важной в двух аспектах. С одной стороны, мы можем наблюдать за кристаллизацией как либеральных ценностей, так и, в определённой мере, либерального идейного и политического течения. Оно во многом ассоциирует себя с идеями 1789 года, но решительно дистанцируется как от правых (роялистов), так и от левых (якобинцев).

С другой стороны, Конвент решается не только убрать из Декларации упоминание о естественных правах, но и вообще переориентировать её только на признание прав человека в обществе.

Кроме того, Декларация постепенно избавляется от абстракций, которые каждый мог толковать по-своему (и, прежде всего, как ее толковали якобинцы в духе фактического равенства), приобретая недвусмысленные формулировки, касательно того, что общество действительно должно было гарантировать человеку. На первый взгляд, это знаменовало решительный разрыв с предшествующей революционной традицией.

Однако прежде чем делать какие-либо выводы, рассмотрим подробнее, что понимали термидорианцы(26). под свободой, равенством, безопасностью и собственностью.

Начнём с понятия «свобода». Сама статья Декларации, непосредственно касающаяся свободы, выглядела следующим образом: «Свобода состоит в возможности действовать не во вред правам другого» (ст. 2). При сравнении с Декларацией 1789 года, становится заметно, что если первая часть её четвёртой статьи воспроизведена практически дословно(27)., то её вторая часть в тексте 1795 года оказалась опущена — исчезла фраза: «Таким образом, осуществление естественных прав каждого человека имеет лишь те границы, которые обеспечивают прочим членам общества пользование теми же самыми правами. Границы эти могут быть определены только законом». В Декларации 1793 года эта статья звучала следующим образом: «Свобода есть присущая человеку возможность делать всё, что не причиняет ущерба правам другого; её основу составляет природа, а её правило — справедливость; обеспечение свободы есть закон. Нравственную границу свободы составляет следующее правило: «Не причиняй другому того, что нежелательно тебе самому от других» (ст. 6).

Иными словами, в Декларации 1795 года отсутствуют как всякое упоминание о естественных правах человека, так и абстрактные морально-нравственные аспекты.

Особое место термидорианцы отводили свободе печати. В первоначальном проекте Декларации даже была специальная статья (ст.4): "Каждый человек свободен выражать свои мысли и свои мнения. Свобода печати и любого другого способа обнародовать свои мысли не может быть ни запрещена, ни приостановлена, ни ограничена«(28).. Однако сразу же было замечено противоречие с предыдущей статьёй, где свобода вообще всё-таки оказывается ограничена. К тому же, не совсем ясно, почему «возможность действовать не во вред правам другого» не подразумевает печать. Так может быть, специальная статья про свободу печати и вовсе не нужна? Нет, возражает Буасси, "это право столь существенно, столь драгоценно и столь священно, что можно не бояться сказать слишком много, чтобы его сохранить«(29).. Был предложен и иной выход — сделать из двух статей одну и сформулировать её следующим образом: «Свобода состоит в праве делать, говорить, печатать и обнародовать всё, что не идёт во вред правам другого». Но и этот вариант отклонили, поскольку он подразумевал создание некоего органа, выясняющего, что же именно «не идёт во вред правам другого»; иначе говоря, цензуры(30).. В итоге было решено вовсе отказаться от этой статьи, поскольку депутаты решили, что данное ранее определение свободы и её границ ничем не противоречит свободе печати.

Столь важное место, отводимое термидорианцами свободе печати, объясняется, с нашей точки зрения, двояко. С одной стороны, поскольку в Конституции 1795 года отсутствовало положение об утверждении законов непосредственно народом, именно на печать и на общественное мнение возлагалась обязанность хотя бы в какой-то мере влиять на законодателей. С другой стороны, к 1795 году, после опыта якобинской диктатуры большинство депутатов прекрасно представляло себе, что значит утратить возможность свободно высказывать свои мысли.

Количественный и лексический анализ выступлений депутатов Конвента, прозвучавших в ходе дискуссии по проекту Конституции, наводит на следующие размышления. Для термидорианцев свобода лежала в основе большинства (если не всех) иных прав человека — она коррелируется и с правами человека в целом, и с равенством, и с собственностью, и с правом высказывать свои мысли. При этом она упоминается практически всегда в положительном контексте, хотя и прослеживается четкое понимание того, что у свободы должны быть определенные границы. "Вы хотите неограниченную свободу? — задавал риторический вопрос Ланжюине. — Ну что ж, вы получите вместе с ней анархию(31)., хаос и угнетение. Потребуете, чтобы она была ограничена правами другого? Вы получите социальный порядок, благотворное правление законов и истинную свободу"(32)..

Хочется также отметить, что в дискуссии, как и в самой Декларации, свобода ни разу не рассматривается как естественное право. Напротив, ее залог в разумном государственном устройстве (мудрой конституции, разделении властей, их обновлении, республике в целом). В то же время ей угрожают деспотизм, партии(33)., тирания, анархия, то есть, опять же, то, что угрожает и стабильности в обществе.

Из большого круга понятий, связанных у термидорианцев со свободой, видно, что с ней ассоциировалось всё самое лучшее — и высшее благо, и равновесие властей, и независимость, и законность, и справедливость, и политический порядок. В то же время несовместимыми со свободой считали понятия, окрашенные отрицательно — неограниченную демократию, частые изменения в конституции, невежество и честолюбие.

Анализ других документов эпохи дает некоторые дополнительные нюансы. Так, например, в одном из проектов, присланных в Комиссию, требовалось декларировать не только свободу делать что-либо, но и свободу не делать — в пример приводился негр-раб, который должен иметь свободу не работать на своего хозяина(34).. Не совсем обычное определение свободы дает в своих записях Э.-Ж. Сийес: "Свободный человек — тот, кто повинуется лишь собственной воле. Если он повинуется общему закону, ему нужно помогать это делать«(35)..

Следующее понятие, включённое термидорианцами в список прав человека, это равенство, служившее одной из идейных основ якобинской диктатуры и внушавшее немало опасений новым собственникам. Из анализа дискуссии видно, в какой тесной связи находились для термидорианцев понятия «равенство» и «свобода», «равенство» и «права человека». Многие выступления термидорианцев с трибуны Конвента были пронизаны мыслью о том, что равенство необходимо, но не абсолютное, «химера и иллюзия», а равенство прав, равенство гражданское и политическое, равенство перед законом(36).. Добавим также, что существовала и настоятельная потребность точно определить, что же такое равенство. «Плохо объясненное равенство — краеугольный камень здания терроризма и анархии», — писал в Комиссию один из ее корреспондентов(37)..

Статья 3 Декларации 1795 года трактовала равенство следующим образом: «Равенство состоит в том, что закон является единым для всех как в тех случаях, когда он охраняет, так и в тех случаях, когда он карает. Равенство не допускает никаких различий в зависимости от рождения, никакой наследственной власти». Определение едва ли не более полное, чем было дано в 1789 и 1793 годах. Чем же вызвана подобная тщательность? По большому счету, опытом предыдущих лет Революции.

Принимавший участие в дискуссии американец Томас Пейн как-то писал: "Причина всех раздоров, которыми была охвачена Франция по мере продвижения Революции, не в принципе равных прав, а в нарушении этого принципа"(38).. Не ставя этот принцип под сомнение, термидорианцы постарались определить его так, чтобы исключить возможность различных толкований в эгалитаристском духе. Как говорил Буасси д’Англа, "гражданское равенство — вот все, что человек разумный может требовать. Абсолютное равенство — химера; чтобы оно существовало, необходимо, чтобы существовало полное равенство в умственных способностях, добродетельности, физической силе, образовании, удачливости всех людей«(39)..

Однако этого обоснования оказалось недостаточно для того, чтобы не был поднят вопрос о том, почему уже привычное положение Декларации прав 1789 г. о том, что «все люди рождаются и остаются свободными и равными в правах» всё же отсутствует. Когда Дефермон поднял этот вопрос при первом чтении, Ланжюине, участвовавший еще в обсуждении Декларации прав 1789 г., довольно-таки резко ему ответил: «Мне кажется, что Декларация прав уже составлена, и нам не стоит себя развлекать, составляя вторую, в соответствии с совершенно иной системой — иначе мы погрузимся в бесконечные дискуссии». После чего следует весьма значимое дополнение: "Если бы я хотел входить в детали статьи, которую предлагает Дефермон, то я мог бы сказать, что она была придумана лишь для того, чтобы запретить дворянство. Это было последнее средство, которое у нас с Петионом оставалось(40). и которое мы употребили, чтобы уничтожить эту привилегированную касту; но с тех пор, как она более не существует, мне кажется, что статья лишилась своего предмета"(41).. Иными словами, вновь звучит тот же мотив: то, что было полезно и актуально в 1789 году, совершенно необязательно повторять теперь, по прошествии шести лет революции.

Несмотря на то, что дискуссия была закрыта, депутаты так или иначе вновь и вновь возвращались к этому вопросу, по большей части высказывая негативное отношение к присутствию подобной статьи в конституции. Так, например, 21 мессидора (9 июля) тот же Ланжюине говорил: "С этим принципом, что люди рождаются свободными и равными в правах, я хочу спросить всех творцов системы, что они будут делать с бешеными, сумасшедшими, женщинами, детьми и иностранцами«(42)..

При втором чтении уже Майль возражал тем, кто требовал восстановления этой статьи, говоря, что «люди рождаются равными, но они не остаются таковыми даже в естественном состоянии, поскольку ничто не гарантировано до учреждения общества; в этом состоянии нет иного права, кроме как права силы. И в общественном состоянии люди сохраняют полученное при рождении право на равенство не более чем в природном, поскольку, вырастая, они не приобретают равную долю силы: равную долю разума и других возможностей». Ведь и право гражданства, продолжает Майль, даётся не всем людям(43).. А депутат Гарран вообще не видел в конституции никакого несоответствия принципу равенства, так как ограничения накладываются на всех без исключения, следовательно, все остаются равны. Вилетар попытался успокоить недовольных тем, что право не теряется, не будучи провозглашенным, а Ланжюине подчеркнул возможность народного восстания в случае восстановления в декларации этой статьи и предложил прекратить дискуссию, поскольку раз неамериканец не может претендовать на то, чтобы пользоваться правами, провозглашенными американской конституцией, значит уже не все люди на земле остаются равными в правах, а, следовательно, и вопрос исчерпан(44)..

Любопытно посмотреть, что думали об этом некоторые современники за пределами Конвента? «Люди равны, слышим мы, — писал популярный в то время публицист А. де Лезэй-Марнезиа. — Физически? Великан докажет вам, что он не равен карлику. Морально? Сократ будет отрицать, что он равен отцу Дюшену. Интеллектуально? Локк никогда не поверит, что он равен Ноэль-Пуанту(45).. В природе? Если бы это было так, то так бы и осталось. Наконец, в обществе? Да, но и здесь, послушайте-ка. Бесспорно, в обществе те, кто вносит одинаковый взнос, имеют одинаковое право на государственную собственность и на доходы с нее и, в этом плане, равны между собой. Это очевидно, но будут ли им равны те, кто, не внося тот же вклад, захочет присоединиться к ним в пользовании правами? Не будет ли настоящей привилегией возможность получить оттуда, куда ничего не внес?». Эти люди "находятся в природном состоянии под защитой государства, никак не более того [...]; это иностранец, защищенный законом, но подчиняющийся законам той страны, где путешествует"(46)..

А вот мнение автора одного из присланных в Комиссию проектов новой Конституции, Экеля: "Именно во имя равенства разбойники стали хозяевами самой прекрасной империи мира, на много веков назад отбросили науку и искусство, развязали войну со своими же соотечественниками, послали тысячи людей на эшафот, стреляли в них и топили их. Именно этому губительному равенству мы обязаны всеми бедами, которые обрушились на Францию за последние пять лет«(47)..

«Никакой закон, — считает другой известный публицист, Ж.Ж.Ленуар-Лярош, — никакое человеческое могущество не могут сделать, ни чтобы Анит(48). стал Сократом, ни чтобы глупец — гением». Вплоть до наших дней, продолжал он, легче "поместить Марата в Пантеон, чем дать ему голову Ньютона или Монтескье«(49).. Об этом же пишут и во многих письмах, полученных Комиссией одиннадцати(50)..

В конце концов, депутаты решают не включать спорную статью в Декларацию; Термидор расстается с эгалитаристскими устремлениями якобинцев, сохраняя лишь равенство перед законом.

Безопасность, стоящая третьей в списке прав человека, особых дискуссий не вызвала. Депутаты согласились с предложенной Комиссией формулировкой, которая гласила: «Безопасность основывается на содействии всех в обеспечении прав каждого» (ст.4).

А вот собственность, названная последней в числе прав человека, вызвала целую бурю эмоций. «Право собственности — это право пользоваться и распоряжаться своим имуществом, своими доходами, плодами своего труда и своих умений (industrie)». Так эта статья была сформулирована проекте, и именно так она вошла в итоговый текст Декларации (ст.5). В принципе, включение собственности в число прав человека не содержало в себе ничего нового. Ещё в Декларации 1789 года она называлась правом «неприкосновенным и священным» (ст.17). Декларация 1793 года включала собственность в число «естественных и неотъемлемых прав» (ст.2), а её 16 статья легла в основу только что процитированной статьи 1795 года. Об этом же писал впоследствии депутат Бодо: "Национальный Конвент всегда рассматривал собственность, как основополагающую часть социального строя, и я никогда не слышал, чтобы хотя бы один член этой Ассамблеи произнес или сделал предложение противное этому великому принципу«(51)..

Однако, хотя во время обсуждения самой Декларации вопрос о праве собственности и его трактовке не возник, Конвент посвятил не один час его обсуждению в связи с положением о гражданстве. Проект, предложенный Комиссией, исходил из того, что за исключением возраста в 21 год и годичного проживания на территории республики, для того чтобы стать гражданином, надо еще и быть налогоплательщиком. Поскольку поначалу институт выборщиков не предусматривался, то для депутатов требовался более серьезный имущественный ценз, который в результате дискуссии оказался переложенным на выборщиков(52)..

И именно имущественный ценз стал настоящим камнем преткновения при обсуждении вопросов гражданства и выборов в законодательный корпус. Самым резким выступлением в этой дискуссии была, несомненно, речь Томаса Пейна, произнесенная 19 мессидора (7 июля). Решительно выступив против ценза, Пейн обвинил депутатов в том, что они пытаются изменить саму основу революции: «от принципов к собственности». Если гражданами будут называться не все, «какое же имя получит оставшаяся часть народа?» — спрашивал он и подчеркивал, что подобный ценз противоречит трем первым статьям Декларации: определяющей цель общества как всеобщее благо, провозглашающей равенство и определяющей свободу. Его выступление вызвало настолько резкое противодействие, что даже опубликовать речь решили лишь потому, что каждый депутат имел право печатать собственное мнение о проекте конституции(53)..

Однако по сути дела возражений приведено не было. Мерлен из Дуэ лишь с горячностью отметил, что отнюдь не только собственник может быть гражданином, а любой, платящий налоги, и выразил уверен ность, что депутаты не захотят вручить судьбу государства "людям, ко то рые ничего из себя не представляют и ничего не производят"(54).. Были и другие аргументы. Так, Байлей отметил, что ведь человек может и на чать платить налог, если хочет стать гражданином, подчеркнув: "мы отнюдь не хотим исключить ни почтенного отца семейства, ни трудолю бивого ремесленника, ни уважаемого рабочего"(55).. Не углубляясь в дискуссию об имущественном цензе, отметим, что он в Конституции сохранился, хотя для граждан был весьма невелик, фактически ограничиваясь требованием платить какой-либо налог(56)..

В то же время сама проблема была, несомненно, шире этой конкретики; здесь столкнулись две противоположные концепции. Как писал Янник Боск, французский историк, посвятивший не один год изучению проблем, связанных с теорией прав человека и ее применением в революции, "если принять в качестве цели общества гарантирование права собственности, то логично отдать его под управление собственников и признать за собственностью самой по себе моральное превосходство; если же напротив считать, что общество должно гарантировать право на существование, то быть собственником — уже не показатель добродетельности, и отправление права собственности не должно давать никаких особых преимуществ управлять обществом"(57)..

К 1795 году признание исключительной роли собственников в управлении страной стало среди термидорианской политической элиты настолько общим местом(58)., что было бы удивительно, если бы составители проекта Конституции не учли этого. Многие политические сочинения того времени недвусмысленно это подчеркивают. Приведем лишь несколько высказываний.

Фрерон: "Собственность — единственный фундамент и единственная гарантия хорошего правления. [...] Собственность — основа общества"(59).. Лезэ де Марнезиа: "Только собственник имеет право распоряжаться своей собственностью, и только собственники имеют право управлять страной"(60).. Дюпон де Немур: "Очевидно, что собственники, без согласия которых никто в стране не может ни жить, ни есть, в высшей степени граждане. Они — суверены милостью Божьей, милостью природы, их работы и успехов их предков"(61)..

Собственность казалась термидорианцам одной из немногих основ для устойчивости, стабильности режима. С одной стороны, люди имущие, как правило, являлись противниками дальнейшего перераспределения собственности, а значит и противниками продолжения Революции. С другой, — собственники поддержат только тот режим, который будет гарантировать их от подобного перераспределения. Они не пойдут ни за монтаньярами с их эгалитарными тенденциями, ни за ультрароялистами, из опасения перед возвращением эмигрантов. Буасси д’Англа даже счёл необходимым подчеркнуть, что "бедность неимущих имеет такое же право на защиту, как и изобилие богатых; произведенное ремесленником, как и урожай земледельца«(62).. Без сомнения, часто цитируемая фраза: «мы должны управляться лучшими» (под которыми понимались люди, обладающие собственностью) была им произнесена, однако он тут же мотивировал свое мнение: "Лучшие более образованы и более заинтересованы в поддержании законов; итак, за малыми исключениями, вы найдете достойных людей лишь среди тех, кто, обладая собственностью, привязаны к стране, в которой живут, к законам, которые их защищают«(63)..

В плане защиты собственности характерно, что помимо включённого в Декларацию положения о том, что никто не может продавать себя или быть продан (ст. 15), было предложено добавить и ещё одну статью, почти дословно взятую из текстов 1789 и 1793 годов: «Никто не может быть лишён своей собственности без его согласия, кроме случаев, когда этого требует законным образом установленная общественная необходимость, и лишь при условии справедливого возмещения». При этом депутаты сразу же обратили внимание на исчезновение в проекте уточнения того, что это возмещение обязательно должно быть предварительным. И только благодаря выступлению депутата Гаррана, напомнившего, что государство иногда вынуждено действовать без промедления, текст решили не менять(64)..

Закончив рассказ о том, каким образом интерпретировались в Декларации 1795 года права человека и гражданина, напомним, что, как известно, кроме прав, туда были включены и обязанности, суть которых сформулирована в двух предложениях: «Не делайте другому того, что вы не хотите, чтобы сделали вам. Постоянно делайте другим то доброе, что вы хотели бы получить сами» (ст. 2). При этом сама идея отнюдь не была нова и оригинальна. Она восходит к Новому Завету и уже предлагалось Камю в 1789 году и Раффроном в 1793. Тогда эти предложения были отклонены, теперь же они прошли после простого выступления депутата Фора 11 мессидора (29 июня)(65).. Видимо, опыт революции убедил депутатов, что прав без обязанностей не существует. Ведь как писал Томас Пейн в том же 1795 году, "когда мы говорим о правах, мы должны всегда объединять их с идеей об обязанностях: права становятся обязанностями. Право, которым я пользуюсь, оборачивается моей обязанностью гарантировать его другому, а его — мне..."(66).. Много предложений дополнить права обязанностями было и в различных проектах(67)..

Теперь, рассмотрев Декларацию, нам хотелось бы снова вернуться к пониманию вопроса, который нам представляется крайне важным: чем же она была для термидорианцев? Имея в виду вопрос более широкий: чем были для революционеров того времени эти принципы и как они сопрягались с практикой?

Лучше всего об этом сказал, пожалуй, депутат Конвента Камбасерес: "Декларация прав — это, так сказать, вдохновитель (le patron) конституции, а она сама — не более чем собрание регламентирующих законов, основанных на декларации«(68).. Иными словами, предполагалось, что законодатели будут руководствоваться Декларацией в качестве моральной основы для составления законов (и Конституции в том числе), но сама она, как об этом и говорилось выше, сила закона иметь не будет.

Вне всякого сомнения, на подобном решении сказался и личный опыт политиков, прекрасно помнивших о временах Якобинской диктатуры и Декларации 1793 года, в которую было включено казавшееся совершенно неприемлемым при Термидоре право на восстание(69).. Однако люди 1795 года, как иногда называли себя термидорианцы, всё ещё чувствовали себя обязанными платить по счетам 1789 года. И когда в самом конце дискуссии, 26 термидора (13 августа), депутат Арди решил было расставить все точки над «i», предложив отдельную статью, в которой говорилось бы: «Декларация прав и обязанностей — не закон; она должна рассматриваться только как база общественного договора», Дону, один из творцов Конституции, немедленно отреагировал: "Вы все чувствуете, граждане, насколько опасно было бы объявлять, что декларация прав — не закон"(70).. Судя по всему, это чувствовали действительно все: предложение Арди было отвергнуто без дальнейших обсуждений.

Как писал историк Бронислав Бачко, "Термидор — это ключевой момент, когда Революция должна нести бремя своего прошлого и признавать, что она не сдержит всех своих изначальных обещаний«(71).. От некоторых из этих обещаний, как, например, от закреплённых в Декларации 1793 года прав на образование и на общественное призрение, в 1795 году отказались без лишнего шума, прекрасно понимая их неосуществимость на практике (разумеется, для того времени). Несколько по-иному обстояло дело с естественными правами и философскими абстракциями.

Поскольку тексты Деклараций и Конституций и 1789, и 1793 года постоянно присутствовали в сознании термидорианцев, то и для нас будет правомерным вопрос: была ли Конституция III года разрывом с предыдущей традицией или же ее продолжением? Следует ли ее рассматривать как возврат в 1789 год или как его отрицание? Мнения историков отнюдь не однозначны.

Первая и, пожалуй, доминирующая точка зрения: 1795 год на новом этапе подхватывает знамя, под которым велась законодательная работа в 1789—1791 годах. «Революция возвращалась на круги своя, — пишет Ф. Фюре. — Она вновь обсуждала Декларацию прав, суверенитет народа, представительство. Она старалась составить текст, который сделал бы невозможным всякий возврат к революционному правительству, которое называли „анархией“, режимом без законов, и закончить, наконец, 1789 год Республикой, управляемой разумом и собственностью». В новой Декларации, по его мнению, «мы находим верховенство закона, выражение всеобщей воли как гарантии прав. Равенство, как всегда, в числе прав человека, вместе со свободой, безопасностью, собственностью, но оно вновь обретает свой статус 1789 года, определенный одними и теми же правами каждого гражданина перед лицом закона». Были и некоторые различия: наряду с правами, появились обязанности, в чём Учредительное собрание отказало монархистам в июле-августе 1789 года; вновь был рассмотрен вопрос о народном суверенитете(72)..

Сходную точку зрения защищает Д. Воронов: "Если Конституцию 1793 года можно определить с позиций ее демократических и эгалитарных устремлений, то новые институты базировались на двух принципах: собственность и свобода. Тем самым термидорианцы вновь обрели связь с Конституцией 1791 года, иными словами, с доминирующей идеологией века. Вне всякого сомнения, равенство обеспечено, но заключено в границы равенства гражданского"(73)..

Противоположные взгляды исповедуют сторонники марксистского историографического направления. "Конституция III года порывала с политической теорией революции естественных прав человека и гражданина, начатой в 1789 году"(74)., считают они; она знаменовала собой разрыв не только с 1793 годом, который, по их мнению, находился в русле той же теории, но и с 1789.

"Буасси д’Англа и термидорианский Конвент, который проголосовал за Декларацию и Конституцию 1795 года, старались не вернуться в 1789 год, а напротив, избежать этого возвращения, — пишет Янник Боск. — Нужно повторить, что общее место в историографии, считающей, будто Декларация III года воспроизводила в основных чертах текст 1789 года, — это ошибка. Напротив, именно потому, что она порывала с 1789 годом, термидорианский Конвент порывал с 1793"(75).. "Легитимность правительства отныне была основана не на абстракции естественных прав, а на позитивном праве, укорененном в истории революции«(76)..

Таким образом, преемственность сохранялась только в 1789—1794 годах. В Конституции III года нет ни упоминания о естественных правах человека, которые общество, по мнению просветителей и людей 1789 года, должно было реализовать; нет цели общества, нет гарантий прав человека — права на сопротивление угнетению, как в 1789 году, или же на восстание, как в 1793. Отсутствие предложенной Дону статьи о том, что цель общества — всеобщее благо и правительство (gouvernement) конститу ируется для гарантии прав человека, лишает, с точки зрения Я. Боска, этот текст не только внутренней логики, но и самого смысла существования, «raison d’etre». Коль скоро закон не становится безоговорочно выражением всеобщей воли, а народ делегирует представителям свои права бесконтрольно, Декларация прав 1795 года знаменует резкий разрыв со своими предшественницами(77)..

И дело отнюдь не в нескольких отмененных статьях Конституции 1793 года, которые казались термидорианцам наиболее одиозными; речь идет о разрыве логической цепи, начатой в 1789 году(78).. "Новая политическая теория, — отмечает Ф. Готье, — не признавала более ни принципа народного суверенитета, ни первоначального акта добровольного объединения. Гражданство, не будучи более естественным правом, потеряло свой универсальный характер. Термидорианцы установили аристократию богатых мужчин, уплачивающих прямой налог, которая, в частности, исключала бедняков, безработных, неграмотных и домашнюю прислугу"(79).. "Термидорианская республика не была более основана на принципах, которые служили оружием для отмены Старого порядка«(80)..

На первый взгляд, формально и Ф. Готье, и Я. Боск правы. Однако нам кажется, что сами термидорианцы мыслили несколько по-иному. Декларация прав 1789 года, которая кажется нам сегодня каноническим текстом и памятником политической мысли, была для них документом, принятым всего лишь шесть лет назад и без колебаний изменённым в 1793 году. Для многих из них 1795 год, безусловно, повторял 1789 (неслучайно термидорианцы любили называть себя «патриотами 1789 года»), но на новом витке, на новом этапе. Те права, которые именовались в начале Революции естественными — свобода, собственность, безопасность, остались и в Декларации 1795 года. Правда, исчезло право на сопротивление угнетению, но изменились требования времени: королевской власти, дворянства, сословной системы более не существовало.

С нашей точки зрения, аналогично обстоит дело и с естественными правами. В 1789 году, когда основы нового политического порядка закладывались, необходимо было опереться на прецедент, на нечто, существовавшее и до французской тысячелетней монархии. И здесь приходили на помощь сформулированные философами естественные права идея о природном состоянии и другие абстрактные категории. В 1795 году Революция могла уже черпать легитимность в своих собственных творениях.

Как писал Ж.Ж. Ленуар-Лярош, "философы слишком много рассуждали о природном состоянии. Оно не существует даже у дикарей, поскольку эти народы уже объединены"(81).. А вот что говорил, например, Ланжюине, когда обсуждалась проблема равенства: "Пусть философы имеют дело со столь деликатным предметом [...]. Мы же озабочены лишь тем, чтобы дать нашей стране прочную и долговременную конституцию«(82).. Иными словами, термидорианцы сделали всё, чтобы убрать из Декларации прав абстракции, которые рассматривались ими как опасные и двусмысленные. Либеральный комплекс прав человека, по сути дела, сохранился, только теперь это были права человека в обществе, то есть именно в той среде, которой и должны, по мнению депутатов, уделять внимание законодатели.

Какова же роль Термидора в становлении либеральных ценностей? Во многом 1795 год принял эстафету у 1789-го. По-прежнему провозглашались права индивидуума, на которое общество не только не в праве посягать, но и обязано их защищать. Но на этот раз эти права индивидуум получал не в силу сотворённой философами традиции (естественное право), а в силу закона (право позитивное). В 1795 году право частной собственности не только было декларировано, но стало окончательно рассматриваться в качестве основы всего политического здания. Именно тогда произошёл отказ от идеи прямого участия народа в обсуждении и принятия законов в пользу идеи народного представительства. После периода диктатуры вновь провозглашались экономические и политические свободы.

При этом консолидация происходила не в тиши кабинетов, а в ожесточённой идейной и политической борьбе. Появляющемуся на свет либерализму приходилось определять своё отношение как к движениям, уже существовавшим на политической арене, так и к идеологическим ценностям, появившимся в ходе революции; проявлять себя сторонником эволюционных методов в противовес сторонникам резких социальных изменений, будь то якобинцы или контрреволюционеры.

Революция не оправдала всех надежд, которые возлагали на нее ее сторонники. Но то, что она смогла реально сделать, надолго пережило революционное десятилетие и легло в основу новых политических учений, в том числе и теории либерализма.

Примечания

1. Здесь и далее тексты всех Деклараций цитируются по изданиям: Les Constitutions de la France depuis 1789. Paris, 1994; Документы истории Великой Французской революции. Т.1. М., 1990.

2. Даниленко В.Н. Декларация прав и реальность. М., 1989, с.23.

3. Ревуненков В.Г. Очерки по истории Великой французской революции 1789-1814 гг. СПб, 1996, с.91.

4. Матьез А. Французская революция. Ростов-на-Дону, 1995, с.86.

5. Soboul A. La Revolution francaise. Paris, 1983, p.184.

6. Pertue M. Declarations des droits de l’homme et du citoyen. // Soboul A. Dictionnaire historique de la Revolution francaise. Paris, 1989, p.331-332.

7. Gauthier F. Triomphe et mort du droit naturel en Revolution. Paris, 1992, p.17.

8. Gauchet M. Droits de l’homme. // Furet F. Ozouf M. Dictionnaire critique de la Revolution francaise. Paris, 1988, p.689.

9. Furet F. La Revolution. Paris, 1988, p.88-89.

10. Ср. у Монтескье: «Мир разумных существ далеко ещё не управляется с таким совершенством, как мир физический, так как, хотя у него и есть законы, по своей природе неизменные, он не следует им с тем постоянством, с которым физический мир следует своим законам». О духе законов. I.I. Цит. по изд.: Монтескье Ш.-Л. Избранные произведения. М., 1955. С. 164.

11. Ср. у А. Олара: «Что касается [...] точки зрения, с которой Декларация является программой общества, подлежавшего реорганизации, то члены Учредительного Собрания охотно оставили эту сторону Декларации в полутени, так как она отчасти противоречила тому буржуазному порядку, который они готовились установить». Политическая история французской революции. М., 1918. С. 32.

12. Так, например, избирательный ценз, положенный в основу Конституции, de facto отрицает равенство людей в правах.

13. В широком смысле слова (gouvernement).

14. Reimpression de l’Ancien Moniteur (далее — Moniteur), t.25. Paris, 1854, p.81.

15. Проект Конституции прошел в Конвенте два чтения. Первое длилось с 16 мессидора III года (4 июля 1795 года) по 25 термидора (12 августа), второе — с 25 по 30 термидора (12–17 августа). Конвент одобрил проект 5 фрюктидора (22 августа), первичные собрания собрались 20 фрюктидора (6 сентября), а 1 вандемьера (23 сентября) об одобрении Конституции народом было торжественно объявлено с трибуны Ассамблеи.

16. Moniteur, t. 25, p.148.

17. Ibidem.

18. Ibid., t.25, p.109.

19. Ibid., t.25, p.149.

20. Ibid., t.25, p.150.

21. Так при Термидоре нередко называли сторонников робеспьеристского режима.

22. Moniteur, t.25, p.150.

23. В 1793 году она звучала следующим образом: «Все люди равны по природе и перед законом» (ст. 3).

24. Moniteur, t.25, p.150-151.

25. Moniteur, t.25, p.151.

26. Оговоримся, что мы употребляем это слово всякого презрительного оттенка, с которым оно нередко произносится, имея в виду лишь политическую элиту 1794-1795 гг., пришедшую к власти, благодаря перевороту 9 термидора II года республики (27 июля 1794 г.), свергнувшего Робеспьера и его соратников.

27. По предложению депутата Эрмана, добавлено лишь слово «правам». Moniteur, t.25, p.151.

28. Moniteur, t.25, p.151.

29. Ibid., p.152.

30. Ibidem.

31. В 1795 году под «анархией» чаще всего понималось не её классическое, античное определение, а диктатура якобинцев.

32. Moniteur, t.25, p.152.

33. Отрицательное отношение к партиям во время революции во многом вызвано представлением о единстве народного суверенитета. Соответственно, под «партией» нередко понимали «клику», «группу заговорщиков».

34. Archives Nationales (далее, — A.N.), C 227, d.183 bis * 3/3, doc.84.

35. Таким образом, у Сийеса получается, что, повинуясь существующим в обществе законам, человек утрачивает свободу, однако общество заинтересовано в том, чтобы всячески такого человека поддерживать. A.N., 284 AP 5, d.1, doc.2.

36. В сходном плане равенство рассматривают авторы многих памфлетов и проектов. См., например: A.N., C 228, d.183 bis * 4/1, doc.22; Ibid., C 229, d.183 bis * 6/2, doc.64; Quelques pourquoi sur la nouvelle declaration des droits de l’homme. S.l., s.d., p.4; Catechisme revolutionnaire.., p.14-16; Catechisme de la declaration des droits de l’homme et du citoyen. Bruxelles, III, p.18; Catechisme des decades, ou Instruction sur les fetes republicaines, etablies par La Convention Nationale. Commercy, III.

37. A.N., C 228, d.183 bis * 4/2, doc.78.

38. Paine Th. The Complete Writings of Thomas Peine. New York, 1945, vol.1, p.585.

39. Moniteur, t.25, p.92.

40. Ланжюине имеет в виду эпизод дискуссии вокруг принятия Декларации прав 1789 г., когда Мунье, видный деятель Учредительного собрания, предложил сформулировать ст. 1 следующим образом: «Все люди рождаются свободными и равными в правах». Однако Ланжюине и Петион, считавшиеся в то время «левыми» настояли на добавлении слов «и остаются», мотивируя это тем, что родится-то можно свободным, а вот дальше жить в рабстве. La declaration des droits de l’homme et du citoyen. Presentee par Stephane Rials. Paris, 1988, p.222-223.

41. Moniteur, t.25, p.157-158.

42. То есть со всеми категориями населения, которые не имели в то время избирательных прав. Moniteur, t.25, p.196.

43. Ibid., p.497.

44. Разумеется, Америка здесь была приведена лишь для примера, хотя и достаточно авторитетного. Имелось в виду, что в принципе граждане одной страны, находящиеся на территории другой, защищены там законом, но не пользуются при этом рядом прав (например, правом избирать органы власти). Ibid., p.497-499.

45. Пуант Ноэль (1755–1825), депутат Конвента от департамента Роны-и-Луары, монтаньяр. Чем именно он заслужил противопоставление с Локком не совсем понятно.

46. Lezay-Marnezia A. de. Les ruines ou voyage en France. Paris, 1795, p.35-36. Здесь очевиден отзвук дискуссии о том, кому следует предоставлятть право гражданства и возможно ли при этом ввести имущественный ценз, не нарушая принципа равенства.

47. Hekel J.M. Necessite des loix organiques, ou La constitution de 1793, convaincu de Jacobinisme. Paris, III, p.3-4. Здесь уже очевидно влияние воспоминаний о правлении якобинцев.

48. Греческий политический деятель V-IV вв. до н.э., один из обвинителей Сократа.

49. Lenoir-Laroche J.J. De l’esprit de la Constitution qui convient a la France, et examen de celle de 1793. Paris, III, p.93.

50. См., например: A.N., C 227, d.183 bis * 3/1, doc.26, p.28.; Ibid., d.183 * bis 3/3, doc.104; Ibid., C 228, d.183 bis * 5/1, doc.20; Ibid., d.183 bis * 5/3, doc.89.

51. Baudot M.-A. Notes historiques sur la Convention Nationale, le Directoire, l’Empire et l’exil des votants. Geneve, 1974, p.93

52. Интересный парадокс: с одной стороны, декларировалось, что поскольку имущественный ценз вводится для выборщиков, то для депутатов он необязателен — их можно избирать и по талантам. С другой, как обмолвился Крезе-Латуш, бывший членом Комиссии одиннадцати, «я признаю, что большая часть законодателей выйдет из выборщиков». Moniteur, t.25, p.307.

53. Moniteur, t.25, p.171-173. Более подробно о точке зрения Т.Пейна см. работы Я.Боска, например: Bosc Y. Paine et Robespierre: propriete, vertu et revolution // Robespierre. De la Nation artesienne a la Republique et aux Nations. Actes du Colloque. Lille, 1994, p.245-251.

54. Moniteur, t.25, p.195-196.

55. Ibid., p.197.

56. Ценз для выборщиков был значительно выше.

57. Bosc Y. Wahnich S. Les voix de la Revolution. Paris, 1990., p.297

58. Ни в одном из писем или проектов, присланных в Комиссию одиннадцати это не оспаривается.

59. Цит по: Peltier J.-G. Paris pendant l’annee 1795. Londres, 1795. Vol.1, N 7, 18.VII.95., p.417-418.

60. Цит по: Peltier J.-G. Op.cit. Vol.2., N 16, 19.IX.95., p.503-505.

61. Цит по: Aulard A. La Constitution de l’an III et la Republique bourgeoise. // La Revolution francaise, t.38, N 2. Paris, 1900, p.123.

62. Moniteur, t.25, p.93.

63. Ibid., p.92.

64. Moniteur, t.25, p.157.

65. Ibid., p.111. Хотя Тибодо в своих мемуарах и утверждает, что большинство членов Комиссии были за Декларацию обязанностей (Thibaudeau A.-C. Memoires sur la Convention et le Directoire. Paris, 1824., vol.1, p.180), в проекте, предложенном Комиссией Конвенту она не фигурирует.

66. Paine Th. Op.cit., vol.1, p.579-580.

67. См., например: A.N., C 228, d.183 bis * 4/3, doc.86; Ibid., d.183 bis * 5/2, doc.70; Ibid., C 232, d.183 bis * 12, doc.35; Dupont de Nemours. Du pouvoir legislatif et du pouvoir executif, convenables a la Republique francaise. Paris, III, p.8; Delaplanche. Plan d’organisation applicable a la Constitution qui convient le mieux a la Republique Francaise. P., III, p.101-103; Quelques pourquoi sur la nouvelle declaration des droits de l’homme. S.l., s.d., p.6.

68. Moniteur. T. 25. P.151.

69. В Декларации 1793 года содержались крайне размытые формулировки этой статьи: «Когда правительство нарушает права народа, восстание для народа и для каждой его части есть самое священное из прав и самая неотложная из обязанностей» (ст.35). При этом не уточнялось, ни что понимается под «правительством», ни сколько человек имеет право считать себя «частью народа», ни кто должен судить о том, нарушаются права народа или нет.

70. По всей видимости, Дону не хотел привлекать лишнего внимания к статусу Декларации, которая раньше многими воспринималась как неотъемлемая часть конституции, то есть, именно как закон. Moniteur, t.25, p.501.

71. Baczko B. Comment sortir de la Terreur. Paris, 1989, p.353.

72. F.Furet. Op.cit., p.171.

73. Woronoff D. La Republique bourgeoise de Thermidor a Brumaire.1794—1799. Paris, 1972, p.40-41.

74. Gauthier F. Fraternite. // Les droits de l’homme et la conquete des libertes. Actes du colloque de Grenoble-Vizille. Grenoble, 1988, p.93.

75. Bosc Y. Boissy d’Anglas et le rejet de la Declaration de 1793 et l’an III // L’an I et l’apprentissage de la democratie. Colloque. St Ouen, 1995. p.401.

76. Bosc Y. Le citoyen contre l’homme? // Recherches sur la Revolution. Paris, 1991, p.132.

77. Bosc Y. La Declaration des droits de1795 et le projet politique thermidorien. Universite Paris I, 1988-1989, p.16, 31, 36ss, 48.

78. Bosc Y. Boissy d’Anglas.., p.397.

79. Gauthier F. Triomphe et mort du droit naturel.., p.252.

80. Bosc Y. Le droit naturel: enjeux d’une reference dans le debat sur la declaration de l’an III. // Langages de la Revolution (1770-1815). Actes du colloque. Paris, 1995, p.294.

81. Lenoir-Laroche J.J. Op.cit., p.85.

82. Moniteur, t.25, p.499.